Неточные совпадения
Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы тебе кричат: «Почтенный!»; на перевозе в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая
звезда значит на
небе, так вот как на ладони все видишь.
Уж
звезды рассажалися
По
небу темно-синему,
Высоко месяц стал.
Когда пришла хозяюшка
И стала нашим странникам
«Всю душу открывать...
На
небо глянула —
Ни месяца, ни
звезд.
В тот год необычайная
Звезда играла на
небе...
«Куда?..» — переглянулися
Тут наши мужики,
Стоят, молчат, потупились…
Уж ночь давно сошла,
Зажглися
звезды частые
В высоких
небесах,
Всплыл месяц, тени черные
Дорогу перерезали
Ретивым ходокам.
Ой тени! тени черные!
Кого вы не нагоните?
Кого не перегоните?
Вас только, тени черные,
Нельзя поймать — обнять!
Стал бригадир считать
звезды («очень он был прост», — повторяет по этому случаю архивариус-летописец), но на первой же сотне сбился и обратился за разъяснениями к денщику. Денщик отвечал, что
звезд на
небе видимо-невидимо.
Он шел через террасу и смотрел на выступавшие две
звезды на потемневшем уже
небе и вдруг вспомнил: «Да, глядя на
небо, я думал о том, что свод, который я вижу, не есть неправда, и при этом что-то я не додумал, что-то я скрыл от себя, — подумал он. — Но что бы там ни было, возражения не может быть. Стоит подумать, — и всё разъяснится!»
Месяц, потеряв весь блеск, как облачко, белел на
небе;
звезд не видно было уже ни одной.
На темном
небе начинали мелькать
звезды, и странно, мне показалось, что оно гораздо выше, чем у нас на севере.
«Осел! дурак!» — думал Чичиков, сердитый и недовольный во всю дорогу. Ехал он уже при
звездах. Ночь была на
небе. В деревнях были огни. Подъезжая к крыльцу, он увидел в окнах, что уже стол был накрыт для ужина.
Она дрожала и бледнела.
Когда ж падучая
звездаПо
небу темному летела
И рассыпалася, — тогда
В смятенье Таня торопилась,
Пока
звезда еще катилась,
Желанье сердца ей шепнуть.
Когда случалось где-нибудь
Ей встретить черного монаха
Иль быстрый заяц меж полей
Перебегал дорогу ей,
Не зная, что начать со страха,
Предчувствий горестных полна,
Ждала несчастья уж она.
Финал гремит; пустеет зала;
Шумя, торопится разъезд;
Толпа на площадь побежала
При блеске фонарей и
звезд,
Сыны Авзонии счастливой
Слегка поют мотив игривый,
Его невольно затвердив,
А мы ревем речитатив.
Но поздно. Тихо спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-легкая завеса
Объемлет
небо. Всё молчит;
Лишь море Черное шумит…
В одном месте пламя спокойно и величественно стлалось по
небу; в другом, встретив что-то горючее и вдруг вырвавшись вихрем, оно свистело и летело вверх, под самые
звезды, и оторванные охлопья его гаснули под самыми дальними
небесами.
На
небе бесчисленно мелькали тонким и острым блеском
звезды.
Гущина
звезд, составлявшая Млечный Путь, поясом переходившая по
небу, вся была залита светом.
Он посадит тебя в лодку, привезет на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где
звезды спустятся с
неба, чтобы поздравить тебя с приездом.
— Сторона мне знакомая, — отвечал дорожный, — слава богу, исхожена и изъезжена вдоль и поперек. Да вишь какая погода: как раз собьешься с дороги. Лучше здесь остановиться да переждать, авось буран утихнет да
небо прояснится: тогда найдем дорогу по
звездам.
Николай Петрович объяснил ему в коротких словах свое душевное состояние и удалился. Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял глаза к
небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме света
звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая [Мизантропический — нелюдимый, человеконенавистнический.] душа…
Он приподнялся и хотел возвратиться домой; но размягченное сердце не могло успокоиться в его груди, и он стал медленно ходить по саду, то задумчиво глядя себе под ноги, то поднимая глаза к
небу, где уже роились и перемигивались
звезды.
Уже светало; в сером
небе появились голубоватые ямы, а на дне одной из них горела
звезда.
Темное
небо уже кипело
звездами, воздух был напоен сыроватым теплом, казалось, что лес тает и растекается масляным паром. Ощутимо падала роса. В густой темноте за рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся в костер и осветил маленькую, белую фигурку человека. Мерный плеск воды нарушал безмолвие.
Лютов посмотрел в
небо, щедро засеянное
звездами, вынул часы и сказал...
Его обогнал жандарм, но он и черная тень его — все было сказочно, так же, как деревья, вылепленные из снега, луна, величиною в чайное блюдечко, большая
звезда около нее и синеватое, точно лед,
небо — высоко над белыми холмами, над красным пятном костра в селе у церкви; не верилось, что там живут бунтовщики.
Подойдя к столу, он выпил рюмку портвейна и, спрятав руки за спину, посмотрел в окно, на
небо, на белую
звезду, уже едва заметную в голубом, на огонь фонаря у ворот дома. В памяти неотвязно звучало...
Самгин, снимая и надевая очки, оглядывался, хотелось увидеть пароход, судно рыбаков, лодку или хотя бы птицу, вообще что-нибудь от земли. Но был только совершенно гладкий, серебристо-зеленый круг — дно воздушного мешка; по бортам темной шкуны сверкала светлая полоса, и над этой огромной плоскостью —
небо, не так глубоко вогнутое, как над землею, и скудное
звездами. Самгин ощутил необходимость заговорить, заполнить словами пустоту, развернувшуюся вокруг него и в нем.
Он чувствовал, что Марину необходимо оправдать от подозрений, и чувствовал, что торопится с этим. Ночь была не для прогулок, из-за углов вылетал и толкал сырой холодный ветер, черные облака стирали
звезды с
неба, воздух наполнен печальным шумом осени.
В окно смотрели три
звезды, вкрапленные в голубоватое серебро лунного
неба. Петь кончили, и точно от этого стало холодней. Самгин подошел к нарам, бесшумно лег, окутался с головой одеялом, чтоб не видеть сквозь веки фосфорически светящегося лунного сумрака в камере, и почувствовал, что его давит новый страшок, не похожий на тот, который он испытал на Невском; тогда пугала смерть, теперь — жизнь.
С полчаса Клим греб против течения, девушки молчали, прислушиваясь, как хрупко плещет под ударами весел темная вода.
Небо все богаче украшалось
звездами. Берега дышали пьяненьким теплом весны. Алина, вздохнув, сказала...
Ночь была прозрачно светлая, — очень высоко, почти в зените бедного
звездами неба, холодно и ярко блестела необыкновенно маленькая луна, и все вокруг было невиданно: плотная стена деревьев, вылепленных из снега, толпа мелких, черных людей у паровоза, люди покрупнее тяжело прыгали из вагона в снег, а вдали — мохнатые огоньки станции, похожие на золотых пауков.
Небо — капризно изогнутая полоса голубоватого воздуха; воздух, темнея, густеет, и в густоте его разгораются незнакомые
звезды.
Он вышел от нее очень поздно. Светила луна с той отчетливой ясностью, которая многое на земле обнажает как ненужное. Стеклянно хрустел сухой снег под ногами. Огромные дома смотрели друг на друга бельмами замороженных окон; у ворот — черные туши дежурных дворников; в пустоте
неба заплуталось несколько
звезд, не очень ярких. Все ясно.
Чувствовалось, что Безбедов искренно огорчен, а не притворяется. Через полчаса огонь погасили, двор опустел, дворник закрыл ворота; в память о неудачном пожаре остался горький запах дыма, лужи воды, обгоревшие доски и, в углу двора, белый обшлаг рубахи Безбедова. А еще через полчаса Безбедов, вымытый, с мокрой головою и надутым, унылым лицом, сидел у Самгина, жадно пил пиво и, поглядывая в окно на первые
звезды в черном
небе, бормотал...
Становилось темнее, с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали огни, на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное
небо казалось очень близким земле,
звезды без лучей, похожие на куски янтаря, не углубляли его. Впервые Самгин подумал, что
небо может быть очень бедным и грустным. Взглянул на часы: до поезда в Париж оставалось больше двух часов. Он заплатил за пиво, обрадовал картинную девицу крупной прибавкой «на чай» и не спеша пошел домой, размышляя о старике, о корке...
В
небе, очень густо синем и почти без
звезд, неподвижно стоял слишком светлый диск ущербленной луны.
Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз, кричали люди; невидимый в темноте сосед Клима сорвал занавеску с окна, обнажив светло-голубой квадрат
неба и две
звезды на нем; Самгин зажег спичку и увидел пред собою широкую спину, мясистую шею, жирный затылок; обладатель этих достоинств, прижав лоб свой к стеклу, говорил вызывающим тоном...
— А недавно, перед тем, как взойти луне, по
небу летала большущая черная птица, подлетит ко
звезде и склюнет ее, подлетит к другой и ее склюет. Я не спал, на подоконнике сидел, потом страшно стало, лег на постелю, окутался с головой, и так, знаешь, было жалко
звезд, вот, думаю, завтра уж небо-то пустое будет…
Они хохотали, кричали, Лютов возил его по улицам в широких санях, запряженных быстрейшими лошадями, и Клим видел, как столбы телеграфа, подпрыгивая в
небо, размешивают в нем
звезды, точно кусочки апельсинной корки в крюшоне. Это продолжалось четверо суток, а затем Самгин, лежа у себя дома в постели, вспоминал отдельные моменты длительного кошмара.
Луна еще не взошла, в
небе тускло светилось множество
звезд.
Скука вытеснила его из дому. Над городом, в холодном и очень высоком
небе, сверкало много
звезд, скромно светилась серебряная подкова луны. От огней города
небо казалось желтеньким. По Тверской, мимо ярких окон кофейни Филиппова, парадно шагали проститутки, щеголеватые студенты, беззаботные молодые люди с тросточками. Человек в мохнатом пальто, в котелке и с двумя подбородками, обгоняя Самгина, сказал девице, с которой шел под руку...
В
небе, недалеко от луны, сверкала, точно падая на землю, крупная
звезда.
Как пойдут ясные дни, то и длятся недели три-четыре; и вечер тепел там, и ночь душна.
Звезды так приветливо, так дружески мигают с
небес.
Тиха украинская ночь.
Прозрачно
небо.
Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Но мрачны странные мечты
В душе Мазепы:
звезды ночи,
Как обвинительные очи,
За ним насмешливо глядят,
И тополи, стеснившись в ряд,
Качая тихо головою,
Как судьи, шепчут меж собою.
И летней, теплой ночи тьма
Душна, как черная тюрьма.
Тиха украинская ночь.
Прозрачно
небо.
Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой-Церковью сияет
И пышных гетманов сады
И старый замок озаряет.
И тихо, тихо всё кругом;
Но в замке шепот и смятенье.
В одной из башен, под окном,
В глубоком, тяжком размышленье,
Окован, Кочубей сидит
И мрачно на
небо глядит.
«Все молчит: как привыкнешь к нему?» — подумала она и беспечно опять склонилась головой к его голове, рассеянно пробегая усталым взглядом по
небу, по сверкавшим сквозь ветви
звездам, глядела на темную массу леса, слушала шум листьев и задумалась, наблюдая, от нечего делать, как под рукой у нее бьется в левом боку у Райского.
— Тайна что? Все есть тайна, друг, во всем тайна Божия. В каждом дереве, в каждой былинке эта самая тайна заключена. Птичка ли малая поет, али
звезды всем сонмом на
небе блещут в ночи — все одна эта тайна, одинаковая. А всех большая тайна — в том, что душу человека на том свете ожидает. Вот так-то, друг!
Тишина и теплота ночи были невыразимо приятны: ни ветерка, ни облачка;
звезды так и глазели с
неба, сильно мигая; на балконах везде люди и говор.
Но и морская поэзия надоест, и тропическое
небо, яркие
звезды: помянешь и майские петербургские ночи, когда, к полуночи,
небо захочет будто бы стемнеть, да вдруг опять засветлеет, точно ребенок нахмурится: того и гляди заплачет, а он вдруг засмеялся и пошел опять играть!..
Где он возьмет цвета для этого пронзительно-белого луча здешних
звезд? как нарисует это мление вечернего, только что покинутого солнцем и отдыхающего
неба, эту теплоту и кротость лунной ночи?
Начиная с Зондского пролива, мы все наслаждались такими ночами.
Небо как книга здесь, которую не устанешь читать: она здесь открытее и яснее, как будто само
небо ближе к земле. Мы с бароном Крюднером подолгу стояли на вахтенной скамье, любуясь по ночам
звездами, ярко игравшей зарницей и особенно метеорами, которые, блестя бенгальскими огнями, нередко бороздили
небо во всех направлениях.
Возвращение на фрегат было самое приятное время в прогулке: было совершенно прохладно; ночь тиха; кругом, на чистом горизонте, резко отделялись черные силуэты пиков и лесов и ярко блистала зарница — вечное украшение
небес в здешних местах. Прямо на голову текли лучи
звезд, как серебряные нити. Но вода была лучше всего: весла с каждым ударом черпали чистейшее серебро, которое каскадом сыпалось и разбегалось искрами далеко вокруг шлюпки.